Земля и воля. Собрание сочинений. Том 15 - Николай Ольков

– Ружья к бою! – крикнул Григорий. В который раз пожалел, что не взял с собой собаку. Осмотрелись, прислушались – тихо. Но лошади волнуются. По двое пошли в разных направлениях – вперед и в стороны. Условный знак – свист. Уже минут через пять кто-то слева свистнул, кинулись туда, а навстречу Митя Киреев:

– Берлога! Медведь спит, и пар идет.

– Парни, отведите лошадей стороной, да и нам тут делать нечего. Вдруг этот дурак проснется, и куда мы?

– А я бы от свежей медвежатинки не отказался, – хохотнул Ваня Киваев.

– Там, дома будем медведя добывать, без мяса пропадем, – пообещал Григорий и пошел вперед, глянув на компас. Он и сам не заметил, что назвал домом то, чего еще нет, куда только идет маленький отряд первопроходцев. День прошел без приключений, ночью стало сильно холодно, Григорий велел пилить сосны и разводить костер для лошадей. Смолистые двухметровые коротыши загорались охотно и давали много тепла, кони успокоились и дремали.

Рассвет проспали все. Григорий очнулся, вылез из лежбища, и устыдился: белый день на дворе. Совсем светло. Всем крикнул подъем, подпихнул котел со снегом к костру, опять горячий чай и мерзлое вареное мясо. Встали на лыжи, чтобы согреться, лошадей увязали цугом, Вася Банников сел на ведущего и пустил вереницу быстрым шагом.

Григорий прикидывал, сколько верст прошли за два дня, получалось, что к вечеру, если все нормально, подойдут к Кабанихе. Это шестьдесят верст от дома. Ему хотелось верить, что по двадцать верст, как говорил отец, они в день проходят. Спасала густая тайга, почти бесснежная, пушистые кроны не допускали снег до земли, потому и лошадям было легко, и на лыжах скорее, чем пешим. Кабаниха. Оттуда еще день пути, так сказал отец.

Темнело. Вверху еще светит морозное солнце, а в тайге наступают сумерки. Команде приходится жить по таежному времени, ведь надо снова обустраивать ночлег. Парни привычно пилили деревья, выстилали ветки, зажигали костры для себя и лошадей. Овса осталось еще на одну кормежку. Григорий похвалил себя, что утром не пообещал ребятам к вечеру быть у Кабанихи. Его испугал выстрел. Вскочил, кинулся на шум и встретил веселую кампанию: Федя Лепешин убил глухаря. Отдал тяжелую птицу молодым для обработки, а сам хвалился:

– Мы мимо проехали, они даже не посмотрели в нашу сторону. Тогда я тихонько вернулся и одного сбил. Те улетели.

Глухаря съели до косточек, выпили всю сурпу, даже повеселели. Вечер казался теплым, определившись с дежурными, Григорий дал команду спать. Он понимал, что особенно у молодых ребят силы на исходе, вечером попросил старших молодняк в караул не ставить. Он и сам вымотался основательно, но вида не давал, понимал, что стоит ему пожаловаться, вся команда потребует отдыха. А какой отдых у костра? И чем кормить лошадей? Нет, нельзя расслабляться. С этой мыслью он укрылся полушубком, натянул на себя густую еловую ветку и уснул. Дежурные менялись сами по его часам.

Утром он с Димкой Киреевым проверил лошадей и поправил крепеж амуниции. Кажется, ничего не потеряли, все на месте. Пошел передом на своем Белолобке, быстрым шагом, переходя на рысь. Так шли часа три, Григорий давно уже ехал в конце колонны, когда раздался мальчишечий крик, страшное ржание лошади. Андрей кинулся туда. Лошадь Вани Киваева лежала со сломанной в колене ногой, сам Ваня ушибся при падении, но был на ногах. Андрей обошел с другой стороны: барсучья нора, лошадь ступила прямо в нее и не успела выдернуть ногу. Ваня плакал. Григорий подозвал Владимира:

– Надо снять с лошади седло и всю амуницию, разделить на три или четыре коня. И сразу уводи ребят.

– А ты? – спросил Андрей.

– Я застрелю лошадь, нельзя ей мучиться.

Когда колонна ушла и скрылась из виду, он подошел к лошади со спины и выстрелил в ухо. Животное дернулось, судорожно ударило ногами и затихло.

– Прости меня, Пегуха, но другого выбора у меня нет, – сказал он тихо и побежал догонять товарищей.

Гибель Пегухи всем испортила настроение, но тайга стала реже и снега на земле больше. Стали чаще менять идущего передом, у Григория сердце замирало: сейчас только Кабаниха может поднять настроение команде. Глянул на часы – третий час дня. До темноты пара часов. Если этого времени не хватит, он может думать, что ошибся в направлении, и что тогда? Даже мысли такой боялся, не только слов. Сел на коня, крикнул, что чуть выскочит вперед, чтобы не погнали за ним, рысью проехал версты три и выскочил на поляну. Впереди – стена густого камыша. Григорий заплакал: свершилось! Проехал вправо – края не видать. Ладно, заночуем здесь, а утром выйдем на южный берег Кабанихи, и от него день пути до места, названного отцом. Подъехали ребята, кричали «ура!», радовались. Большая группа пошла рубить камыш, другие выставляли в стену поперек ветра, носили сушняк и разводили костер. Сшевелили семейство кабанов, те выскочили, секачь издал угрожающий вопль, ребята схватились за ружья.

– Отставить! – крикнул Федор, ходивший с отцом на кабанов. – Пусть идут, а я вон того кабанчика щелкну, последнего, чтобы папаша не заметил.

Секачь еще долго рычал и нюхал воздух, потом рявкнул и кинулся вдоль камыша, буровя мордой глубокий снег, расчищая дорогу семейству. Федор выстрелил, поросенок ткнулся носом в снег и затих. Когда семейство скрылось, Федор отправил двоих за тушкой, держа наготове ружье. Обошлось. Кабанчика оснимали, выпотрошили, вода в котле только натаяла, порезали мясо на мелкие куски, чтоб скорей сварилось, и упали на камышитовые матрасы. Федор снимал пену и подбрасывал под котел сухие сучья.

– А что дальше, Григорий? – спросил Сережа Смолин. – Далеко еще нам?

– Теперь уж рядом. Утром пойдем вдоль стены камыша, когда она повернет, мы от нее строго по компасу, если за день не дойдем, то прихватим другого.

– У коней овес кончился, – сказал кто-то.

– Молодец! – крикнул Григорий. – Все, кто свободен, вынимаем ножи и в болото, там должна быть трава, шумиха. Каждому нарезать по охапке, все равно мясо еще долго будет вариться.

Кони ели шумиху без особого энтузиазма, потому что овес им успели высыпать. Григорий посмотрел и повел еще за охапкой: утром съедят, это точно.

Наевшись мяса, стали спорить, кому идти в дежурство. Глаза слипались, а надо три часа ходить, проверять. Григорий не вмешивался, график есть график, и пошли те, чья была очередь.

Утром поднял ветер. Снег несло так, что свету белого не видно. Поехали вдоль камыша, навстречу ветру. Кони бежали легко, потому что ветер выдирал снег с берега, но время шло, а камыш не кончался. Григорий опять проехал вперед: вот он, поворот. Вынул компас: направление на ближний клин сосняка, языком выходящий из тайги. Еще через полчаса в густой тайге отдышались: ветра нет, теплее. Опять вытянулись в нитку, один за другим, быстрым шагом пошли вглубь тайги. Буреломы приходилось объезжать, терять время, зато потом вышли на кедровник, место чистое, хоть пляши. Опять прибавили шаг. Обедали на ходу вчерашним мясом, не останавливались ни на минуту. Кони, кажется, понимали хозяев, что это последнее усилие, и шли резво. Когда совсем стемнело, Григорий остановил коня, все собрались вокруг.

– Кто скажет, сколько верст мы прошли от Кабанихи?

Никто не рискнул сказать.

– Думаю, не меньше пятнадцати, – предположил Владимир.

Григорий кивнул:

– И я так думаю. Значит, надо еще пять. Такое условие старших. Потому прошу высказаться: или заночуем, или будем пробираться дальше, благо ночь месячная.

Он видел, что все уже измучены холодом и недосыпанием, но понимал, что оставаться на ночь из-за пяти верст пути нет смысла. Потому сказал:

– Едем вперед, только пять верст, это два часа всего.

Он опять уехал первым, чтобы определить место остановки, не знамо, по каким приметам, но определить: вот тут будет деревня. И сразу разгрузить лошадей, пустить их на волю, пусть добывают корм из-под ноги. Переночевать, и с утра рубить тонкие сосны и ели для большого шалаша, выгораживать укрытие для лошадей. Выехал на поляну. Ни одного деревца, с десятину ровной и чистой земли. Вот тут и быть!

Наскоро собрали костры для себя и коней, наломали лап еловых на постель и укрытие, еще раз определились с дежурными и спать. Уставшие кони копытами разгребали снег и ложились, откинув копыта. Да, им досталось. Григорий лег последним, подкормив оба костра.

Глава четвертая

Купец Колмаков хорошо знал психологию уездного обывателя. Используя наиболее говорливых людей, чаще всего приказчиков в магазинах, он жаловался, что врачи в губернском городе нашли у него страшную болезнь, а знакомый доктор с ученым званием, немецкий еврей, прибывший в Россию на заработки, сказал, что спасти его может только операция, которые делают его друзья исключительно в Мюнхене. Сам одновременно решал две проблемы: добыть разрешение на выезд в Германию, для чего пришлось отвалить приличный куш большому чину в ОГПУ, зато он лично привез Емельяну Лазаревичу все разрешительные документы на него и на Зину, с которой тот успел зарегистрировать брак, даже бумагу на провоз большой суммы в золотых червонцах. Вторая задача: продать магазины. Жалко было продешевить, а с другой стороны – органы могла насторожить продажа подряд всего имущества. Дом предложил давнему конкуренту купцу Половникову, значительно занизив цену за обещание месяца три в дом не переходить, а только через своих людей тщательно охранять, потому что продавец оставил покупателю все имущество, вплоть до посуды.